zagorov.ru

Диалог художника и
искусствоведа

Алексей Бойко Статья из каталога к выставке Владимира Загорова в
Русском музее, Санкт-Петербург, 1997 год
А. Б.:

Как связаны между собой Твои „жизнь в жизни” и „жизнь в искусстве”?


В. З.:

Однажды ко мне пришло ощущение того, что и в жизни, и в искусстве важно сохранять некое естественное состояние. Его трудно объяснить. Что это такое?.. Легче чувствовать. Трава естественно качается на ветру, она иначе качаться в другую сторону — не может. В мире органическом, бессознательном нет неестественности. Это, возможно, вопрос биологического свойства. Я пробую искать естественность вибрации и качания на ветру вот этой жизни. Во всяком случае, естественность реакций, естественность работы стали для меня измерением моего отноше ния ко многим вещам.

...А потом, жизнь настолько разнообразна в своих проявлениях, что трудно быть, по крайней мере для меня, как бы художником одного направления. Получается так, что, работаю, чередуя абстрактные картины и фигуративные. Для меня это пока является естественным состоянием.

...Мне часто задают вопрос: мы знаем Ваши фигуративные работы, Вы что, больше так не пишете? И я порой слышу в этом вопросе некоторое сожаление: зачем, мол, я оставил эту область. И никак не могу понять: откуда берется сожаление? В чем дело? О чем беспокойство? Что бы Ты сказал по этому поводу?


А. Б.:

Ну, это называется — поймал! Хотя я сам никогда бы не сформулировал такой вопрос с сожалением, вместе с тем, если бы я четко знал, что Ты уже никогда не напишешь фигуративное произведение или, что сейчас этот путь для Тебя в принципе закрыт, то подобное сожаление я испытал бы. Почему? Во-первых, потому, что в фигуративном искусстве у Тебя есть просто прекрасные работы, какая-то собственная ниша в современном искусстве, и мне не видится, с позиции наблюдателя, что это направление для Тебя исчерпано. Во-вторых, быть абстракционистом сегодня становится своего рода визитной карточкой, дающей возможность попасть в бомонд. А мне всегда представлялось, что Твое искусство никогда и никем не может быть интерпретировано как суесловие и модное поветрие. Впрочем, уверен, что Твои абстрактные произведения, а многие из них я очень люблю, созданы благодаря истинной, внутренней потребности в них. Живопись для Тебя — наиболее адекватный, естественный способ воплощения своего внутреннего мира. Вместе с тем в последние лет пять в Твоем творчестве появились произведения, выходящие за пределы традиционного изобразительного искусства.


В. З.:

Объект или коллаж оказался тем интересным материалом, той непосредственной, живой (пусть и отработанной) частью жизни, которые существуют помимо меня.


А. Б.:

Создавая объекты, Ты более выступаешь в роли какого-то организатора их собственной жизни, нежели конструируешь их?


В. З.:

Иногда перемещения бывают на таких небольших расстояниях, в таких небольших диапазонах, что это трудно даже назвать организацией. Скорее, что-то из области „совместной работы”. Вспоминаются шахматы: вот так же и здесь каждая фигура имеет какие-то такие условия жизни, что я не могу поставить ее в несвойственное ей положение. Может быть, это идет от непонимания до конца того, что я должен делать с этими предметами, раз они попали ко мне. Меня охватывает какая-то робость по отношению к ним, стремление почувствовать: чего бы они хотели сами?


А. Б.:

В Твоей мастерской лежат очень красивые камни, рядом — формы из стекла, и все они отличаются какой-то особой пластичностью. Есть ли у Тебя какие-либо формальные пристрастия в предметном мире?


В. З.:

Вообще, меня интересуют самые разнообразные формы, но принцип „длительного катания”, который есть в природе, очень близок мне. Поэтому все больше возникает желание заняться скульптурой из камня: во мне, несмотря на занятия живописью и графикой, остается еще не реализованной какая-то часть очень активных творческих двигательных сил.


А. Б.:

А как бы Ты определил критерии профессионализма применительно к объектам? И, с другой стороны, может ли быть любительским искусство такого рода?


В. З.:

Может быть и любительским, как во всех сферах искусства. Но тем не менее в работе над объектами есть определенная эстетика. Возникают трудности технического порядка: приходится думать, как один предмет соединить с другим, как найти переходный элемент, который, входя, сам по себе привносит новое качество. И здесь проявляется — имеешь ли ты опыт тонких чувствований, либо нет. Ведь можно взять осколок фарфора и примотать его грубой веревкой или проволокой к плоскости... И на этом уровне человек, понимающий эти вещи, видит: сделаны ли они профессионалом, чувствующим тонко, либо дилетантом, не знающим качеств многих материалов и предметов.


А. Б.:

Как Ты полагаешь, надо ли зрителям рассматривать объекты, общаться с ними как-то иначе, чем с живописными произведениями?


В. З.:

Конечно, наблюдая даже за собой, я заметил, что, приходя в мастерскую, я почему-то испытываю желание долго быть рядом с находящимися в ней коллажами, воспринимая в них все как-то замедленно. Но, может быть, зритель чувствует иначе, чем я. С живописью, конечно, общение более динамично; иногда хочется подойти поближе, затем отойти от произведения, двигаться вдоль каких-то живописных рядов. И на выставке, наверное, между объектами и живописью надо выдержать дистанцию, так как это очень разные области: по земле побежишь, а по воде нет.


А. Б.:

Можно ли ожидать, что работа над объектами займет впоследствии главное место в Твоем искусстве?


В. З.:

Сегодня я думаю, что нет,т. к. живопись остается для меня искусством, наиболее способным выразить мои ощущения и представления. Живопись вообще ничто не сможет заменить.


А. Б.:

То есть впечатления, что все пути в живописи и, шире — в творчестве исчерпаны, что все уже придумано, написано и изображено, у Тебя нет?


В. З.:

Абсолютно нет. Наоборот, знаю, что за меня никто ничего не сделал и не сделает в этой жизни, в которой я живу и в которой у меня есть нормальное,физически здоровое тело и имеющая опыт душа. И даже, беря традиционные материалы, считаю, что все равно всякое чуткое прикосновение к ним будет рождать новый опыт.


А. Б.:

Творчество, в Твоем понимании, требует особой нравственной и душевной сосредоточенности, и есть ли у Тебя, что называется, „техника безопасности”, психотехника, позволяющая отрешиться от мелочности в принципе или, по крайней мере, тогда, когда Ты начинаешь работать?


В. З.:

Здесь мы касаемся темы очень модной. На простом языке это называется молитвой. Это именно слова, обращенные к чему-то, живущему во мне или сотворенному вне меня... и волей которого жив и я.


А. Б.:

Это помогает перейти из любого состояния к творчеству?


В. З.:

Вообще, да. Я верю сам, и очень многие, пережившие трагические чувства и состояния, говорят, что это помогает выйти из очень серьезных тупиков и тяжелых зон. Это касается не только творчества, но и жизни.


А. Б.:

Можно ли так сформулировать: в фигуративном искусстве воплощены Твои переживания несовершенства и порой трагедийности действительности, а в искусстве абстрактном — поиск счастья и стремление к нему?


В. З.:

Большей частью получается именно так, хотя и не специально. Я не помню в своих фигуративных вещах каких-то просветленных, радостных тонов. Безмятежности больше в абстрактных вещах.